Асель Мурзакулова продолжает новую страницу дискуссионного клуба Мөңгү, которая в формате интервью, рассказывает об актуальных исследованиях, которые критически фиксируют динамики и изменения, происходящие в современном обществе, политике и людях.
Добрый день дорогие читатели! Сегодня у меня в гостях доктор философии, профессор Евразийского Национального Университета им.Гумилева Кульшат Медеуова, Спасибо Кульшат за ваше время! Признаюсь, что мое знакомство с вами произошло заочно еще в 2006 г., когда в библиотеке Центрально-Европейского Университета в Будапеште прочла вашу работу – учебный курс «Анатомия и утопия города Астана» (точное название, к сожалению, сложно воспроизвести сейчас). В этой работе вы приглашаете слушателей курса к анализу идеи и пространства города с позиции концепции власти М.Фуко. Это была, действительно, новаторская работа, на мой взгляд, на тот период, когда многие понятия западной философии не распространённой или запрещенной в СССР, только входили в словарь региональной академической среды. Как вы пришли к гениальной идеи, изучать город, в котором живете? Это же требует постоянной включенности! Удается ли вам абстрагироваться, ведь практически каждая прогулка может обернуться научной находкой?
Кульшат Медеуова: Очень приятный повод вспомнить с чего начинался мой философский поход в городские исследования. Тот курс назывался «Антропология и утопия новой столицы Казахстана: в поисках эстетики власти», в чистом виде я его нигде не читала, это был результат грантового проекта, но разные элементы так или иначе использую и в настоящее время.
С одной стороны, нас так учили, что философы – всегда теоретики, особые «небожители» академического, а иногда и идеологического фронта и поэтому если философ с такими установками брался за обоснование, почему перенесли столицу из Алматы в Астану, у него мог получиться и такой результат, что это потому, что гегелевская «абсолютная идея» зависла над Казахстаном. Это конечно весело, отчасти красиво как метафора, но в реальности все и перенос, и сами лихие 90-е, и развал академии, и неконтролируемый рост университетов – все это создавало зыбкий фон, на котором происходило увлечение и Мишелем Фуко, и Жаном Бодрияром, и какие-то первые попытки избавиться от того кондового марксизма, которому учили в университете.
Собственно, идея связать город и философию родилась из очень простой и даже можно сказать примитивной надежды, что новая столица может дать повод рассуждать и о новой казахской философии, ведь и греческая философия родилась из первых греческих городов-полисов. Я искренне была уверена, что наблюдая за новым городом, можно понять, как происходит становление/переформатирование рефлексивной культуры.
Так первая статья об Астане называлась очень смело: «Астана. Рождение симулякра». Конечно я боялась, что меня обвинят в оппозиционности и поэтому она вышла в материалах конференции с нейтральным названием «Рождение симулякра». Эта статья самая копируемая и самая разобранная на цитаты именно потому, что она была построена не на оппозиционности, не на критике, а на простом желании понять, как весь этот хаос новостоличности можно нормализовать. И ответ был прост – нужно просто ждать, потом будет виднее.
То есть для меня проект национальной философии не был зациклен на каких-то именах, реконструкциях понятийного аппарата, а был ориентирован на протоколы того, что происходит сейчас, теперь, и самое главное, я не пыталась оценивать происходящее как правильное или неправильное, несмотря на броские названия, это была фиксация, протоколирование всего того что видела.
Во вторых, конечно, городские исследования дают возможность для многоплановых, разножанровых исследований. Я выбрала ракурс, связанный с визуальностью, понимая, что ревитализация городской жизни приводит к поискам новых языков репрезентации, что новые материалы, технологии, новая политическая парадигма – все это будет трансформировать городскую среду. В итоге накопилась большая коллекция фотографий визуальных экспериментов со столицей, с тем как пытались понимать «современность» и не очень большую, но важную для себя коллекцию интервью с архитекторами, дизайнерами, которые строили столицу.
Все это позволяет следить за изменяющимся дискурсом, и это очень увлекательный процесс. Находки разноплановые, некоторые идут в копилку больших обобщений, а некоторые ты можешь предлагать в качестве интриги для гостей города. Например, в этом году мне подсказали одно место, где на фронтоне здания, которое находится в непосредственной близости к новым административным столичным объектам, есть мозаичное панно Ленина, просто закрашенного белой краской, когда краска выветривается, контуры пролетарского вождя проступают и его опять закрашивают.
Асель Мурзакулова: Из разговора с моим попутчиком, 17-летним жителем Караганды, почему вы не хотите поехать посмотреть Астану? Последовал ответ: она же для туристов, построена не для нас. Насколько этот сигнал «ориентированности на внешнего зрителя», присутствует в концепции города, на ваш взгляд, и какой отзыв находит этот акцент – за пределами «города будущего»?
Кульшат Медеуова: Астана – сложный город, как любой другой, есть у него свой житель и свой турист, и, кстати, свои строители, архитекторы. Не стоит думать, что Астана – такой город, который буквально закатан катком новой политической риторики, здесь сильны и ностальгические настроения в отношении целиноградского, акмолинского прошлого. В одном из наших коллективных проектов, коллега Дмитрий Мельников собрал коллекцию упоминаний о ностальгических местах Астаны, в которую входят как физически конкретные объекты: кафе, бизнес с использованием целиноградского нарратива, так и виртуальные сообщества .
Астана давно стала объектом школьного и пенсионерского туризма, это получается здесь хорошо. Деловой туризм, связанный с мегасобытиями, такими как ЭКСПО, Азиада тоже неплохо развивается. Но, что бы работающий человек из регионов, бросил все свои дела и приехал посмотреть на новую столичную достопримечательность, конечно, это маловероятно. Первая идеологемма города звучала так: «Расцвет Астаны – расцвет Казахстана», затем появились программы, которые пытались перенести акцент на регионы, но, как мне кажется, это только начало пути, есть интересная программа развития Шымкента, буквально недавно приняли новую программу развития Кокшетау. Но в целом ваш попутчик может быть и прав, Астана – это то, что демонстрирует серьезный разрыв между экономическими картинами регионов и центра, между социальными лифтами для разных категорий граждан.
Асель Мурзакулова: Другой пласт ваших работ связан с исследованиями памяти, вы опубликовали ряд важных и фундаментальных, на мой взгляд, работ по коммеморативным исследованиям. Если представить картину с разнообразием мест памяти, которые вы описываете, какая характеристика «зрителя» или современного казахстанского общества, на ваш взгляд, может получиться?
Кульшат Медеуова: У нас, на кафедре философии Евразийского университета, где я работаю, два проекта по коллективной памяти, плавно перетекающих друг в друга. Первый проект в 2017 завершился коллективной монографией «Практики и места памяти в Казахстане», и там мы очертили общую конфигурацию коммеморативных процессов в Казахстане. Второй, «Места памяти» в современной культуре Казахстана: процессы коммеморации в публичных пространствах» только начинается. Относясь к памяти не как к истории, но как к актуальному для настоящего прошлому, и также как к особому инструменту каталогизации глобальных и региональных процессов, мы получили интересные результаты о региональных эмоциональных предпочтениях, о рутинном характере официальной коммеморации, о фронтирных, травматических, постклониальных синдромах коллективной памяти. Эти результаты в новом проекте мы хотим верифицировать через другой блок проблем, а именно современное публичное пространство, рассмотреть какие публичные сценарии разворачиваются на главных площадях больших и малых городов в Казахстане.
Французский теоретик Анри Лефебр, который представляется мне актуальнейшим для описания наших региональных исследований, считал, что процесс производства пространства не является транспарентным, всегда есть зазоры, в которые вклинивается идеология, а создаваемые архитекторами и урбанистами современные городские пейзажи могут не отражать реальное производство пространства. Не всегда то, что визуализируется как «модное», текущее, современное репрезентирует реальную социальность. По мнению Лефебра, идет постоянная метафоризация пространства и в этом процессе отчетливо прослеживается роль государства: «оно планирует, оно «рационально» организует общество, опираясь на знания и технические достижения, навязывая аналогичные, если не гомологичные меры независимо от исторического прошлого, культуральных ожиданий. Именно этот «зазор» между идеологическим видением и культурными практиками мы пытаемся описывать.
С обыденной точки зрения наш проект может даже выглядеть странным – мы наблюдаем за «тайной жизнью памятников», нас интересует, кто ставит новые памятники, кому они посвящены, кто стоит за этой индустрией памяти, что происходит на этих местах с памятниками в городе и за городом. Почему в Астане батыры безымянные, а в регионах все точно знают, как зовут батыра на коне.
Вот простой, отчасти типический пример – вдоль дорог, больших автострад стали появляется особые места, маркируемые населением как аулие, святые. И это не просто мазар, некропольное строение, но особая дидактическая матрица поведения – всем путникам «полагается» останавливаться, прочитать дұға (молитву), оставить садақа (пожертвования) в специальные металлические контейнеры и только затем продолжать путь. Конечно, это можно рассматривать как один из способов ревитализации культурной памяти, но анализируя паломнические практики и меценатские инвестиции в такие места памяти, понимаешь, как много акторов стоят за этой индустрией памяти. Мавзолеи могут строится за счет средств потомков, за счет коллективного асара, национальные компании могут спонсировать в качестве компенсации за использование территорий, а также государство напрямую и через инвестиции в инфраструктуру, подвод воды, электричества, строительство дорог. И постепенно такие места становятся региональными пространствами, где проходят важные публичные события для того или иного родового объединения в виде ассов, байги, даже празднования наурыза.
Поэтому такие памятники, мазары, мы интерпретируем как знаки постсоветского реверса к доколониальной истории. Речь идет о символах возврата к важным именам и знакам, маркирующим обширные, практически граничащие с воображаемым, культурные пространства. Такие объекты, если они спонсируются за счет государства, чаще всего выглядят как мегаломанские монументальные комплексы. Но поскольку монументальное искусство в Казахстане сохраняет в себе традиции советской индустрии памяти, то возводимые комплексы можно считать гибридными. Гибридность варьируется по исполнению, по техническим возможностям, по способам артикуляции месседжей. Национальный компонент просматривается в том, что эти мемориальные комплексы посвящены почти всегда акторам национальной истории и культуры досоветского периода. В них могут быть использованы идеи некропольной архитектоники в виде мазаров, курганов, кулпытасов и койтасов, они могут быть новоделами и даже масштабными реконструкциями большой территории как в случае «Отпан Тау» - родовой горы адайцев (одного из родов западного Казахстана).
Асель Мурзакулова: Это невероятно интересные исследовательские проекты и оптика, слушая вас, я поймала себя на мысли, что понятие «зазор» - у нас, в Кыргызстане, звучал бы как «разрыв», но вот эта гибридность, о которой вы говорите, позволяет адресовать месседжи мест памяти совершенно разным группам, деликатно обращаясь с таким важным элементом памяти как травма. Удалось ли вам зафиксировать конфликты, которые могут производить места памяти, которые по каким-либо причинам не соответствуют культурным ожиданиям локальных сообществ?
Кульшат Медеуова: Переформатирование режимов памяти связано с появлением новых эмоциональных героев и переосмыслением трагических событий недавней истории. В такой казахстанский рефрейм памяти входят темы: установление советской власти, коллективизация, репрессии, война, голод, события декабря 1986 года и другие. Многие из этих тем являются общими для всех бывших союзных республик, но в Казахстане эти общие темы имеют свою форму артикуляции. Так через наши территории проложены особые маршруты травматической памяти для депортированных народов, интернированных, сосланных, эвакуированных.
Спасский мемориальный комплекс — мемориальное кладбище, где погребены военнопленные и интернированные Второй мировой войны. Находится в селе Спасск, недалеко от Караганды.
Есть места, паломнические маршруты памяти, проложенные польскими, прибалтийскими, корейскими, японскими сообществами. Со стороны государственной политики здесь нет особого зазора, сопротивления. Все эти места памяти оформляются как следы общего травматического прошлого: голода 30-х годов; депортации народов; лагерей ГУЛАГа и захоронения интернированных. В каждом крупном городе имеется особая инфраструктура памятных мест: стены памяти жертв политических репрессий и тоталитаризма; скверы, парки, где могут сочетать и героев второй мировой войны, и воинов-интернационалистов, и участников декабрьских событий – все эти миксы имеют идеологическую составляющую и связаны с темой несправедливости прежнего государства. Но в тоже время нельзя сказать, что в казахстанской науке имеется сильный постколониальный дискурс. Получается, что травмы как бы есть, но дискурс слабый. Так даже из темы ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне вычленяется не опыт реальных травматических, экологических последствий, а то, что Казахстан сейчас, в настоящее время стал безъядерной страной.
Из известных уже мест травматической памяти, которые в той или иной степени поддерживаются государством и пользуются туристической популярностью, можно отметить музей памяти жертв политических репрессий в поселке Долинка, музейно-мемориальный комплекс жертв политических репрессий и тоталитаризма «АЛЖИР», Южно-Казахстанский областной музей жертв политических репрессий. Но сказать, что этого достаточно для всего Казахстана, где была целая сеть гулаговских лагерей, однозначно нельзя. Мы в самом начале пути понимания реальной трагедии как для тех, кто сидел в этих лагерях, так и для населения, чей образ жизни, культура были раз и навсегда перечёркнуты этой репрессивной инфраструктурой тоталитарного советского государства.
Асель Мурзакулова: Спасибо вам за невероятно интересное интервью, буду с нетерпением ждать ваших новых работ и надеюсь, вы расскажите о Ваших размышлениях нашим читателям.