Религиозная модель Кыргызстана. Достижения и вызовы
29 Января 2015
Сегодня в гостях у «Мөңгү» доцент антропологии АУЦА, один из основателей Антропологического клуба Эмиль Насретдинов и преподаватель кафедры религиоведения КРСУ Индира Асланова. Состоит в Экспертном совете при президенте, работала в составе рабочей группы Совета обороны по разработке новой государственной политики в религиозной сфере.

150129mongu_1

Эльмира Ногойбаева: Вы представляете новое поколение исследователей, оснащенное новыми методиками и ориентирующееся в современных трендах. Хорошо понимаете ситуацию на международном уровне. Давайте поговорим о религиозной ситуации в Кыргызстане и на международном уровне, о восприятии ислама на макроуровне.

Наш центр «Полис-Азия» много исследовал государственную политику и конфликты, особенно после 2010 года. Чаще всего конфликты ассоциировались с этническим фактором. Насчет религиозного фактора определенное время дискуссии вообще не было. Но буквально два - три года назад тема религии стала очень актуальной на разных уровнях дискуссии. С одной стороны, управленцы стали говорить об этом, как о нормативной практике различных стран, в том числе, соседей. С другой, простые люди стали говорить, например, о том, что даже визуально общество стало меняться. Вспомним вопрос с ношением платков.

Как вы думаете, почему вопрос с религией у нас активировался и встал на социально-общественную повестку?

Индира Асланова: Я как религиовед могу сказать, что актуальность этих вопросов всегда присутствовала. Раньше это больше касалось того религиозного разнообразия, которое сложилось в стране. Сюда входили регистрация определенных религиозных групп, взаимодействие с государственными органами и определенная напряженность между ними. Словом, постоянный интерес к этой сфере наблюдался.

Но сейчас тема религии на самом деле активировалась, её обсуждают в различных информационных и общественных пространствах, плюс на самом высоком уровне. Например, Совет обороны рассматривает на своем заседании общий вопрос религиозной безопасности в стране.

150129mongu_2

Тогда эту активизацию связывали с выводом войск из Афганистана. Обсуждали, какие возможны сценарии для стран Центральной Азии. Один из них о том, что может актуализироваться радикальный ислам.

Оттого, что на самом высоком уровне стали рассматривать эти проблемы,то и СМИ больше внимания начали им уделять. Отсюда и резонанс.

Эльмира Ногойбаева: Совет обороны начал практику таких обсуждений из-за опасений, связанных с религией?

Индира Асланова: Думаю, да. Заседание состоялось в феврале предыдущего года. По итогам было решено создать четыре группы. Первая должна была провести институциональный анализ Духовного управления мусульман Кыргызстана. Вторая проводила анализ государственных органов, которые занимаются религией на предмет того, что они не пересекались одной и той же работой. Третья группа просматривала всю нормативно-правовую базу. Четвертая писала примерную концепцию государственной политики в религиозной сфере. В ноябре по результатам была презентована новая концепция. На сайте Госкомисии по делам религии уже висит законопроект о свободе вероисповедании. Он создан совместно с четвертой рабочей группой и Госкомиссией по делам религий. Насчет остальных групп, если честно, не знаю результата.

Эмиль Насретдинов: Я согласен с Индирой, что вопрос религии и религиозной тематики существовал всегда. Как политический, религиозный вопрос начал рассматриваться еще в бакиевские времена. Первым законом, который утвердил Бакиев был закон о свободе вероисповедания. То есть, два главных закона, о которых мы сейчас говорим, поправки к которым предлагает Госкомиссия по делам религии, были инициированы тогда. Каждый из этих законов по своей сути довольно репрессивен, даже больше того, чем предлагает нынешнее правительство.

150129mongu_3

Главная функция этих законов - ограничить свободу вероисповедания. А.Мадумаров много об этом говорил, будучи Госсекретарем. Он указывал, что у нас около тридцати различных религиозных течений. То есть, вопрос религии, религиозной безопасности и свободы вероисповедания поднимается уже давно на уровне политики. Но возможно, действительно, в связи с выводом войск из Афганистана эта тема приобрела какое-то особое значение. На Совете обороны была дана четкая директива государственным органам: разработать тему и вопросы взаимодействия между религией и государством. И как директива президента, она нашла довольно сильный отклик в различного рода мероприятиях в течении последнего года.

Асель Мурзакулова: На мой взгляд, любая политика должна исходить из решения каких-то конкретных социальных нужд людей. У меня такое ощущение, что эти нужды не совсем отражаются в документах, регламентирующих религиозную деятельность. Наши чиновники и политики абсолютно оторваны от реальных запросов. Как вы думаете, какие социальные нужды верующих, вернее, не только социальные, но и политические, культурные не попадают под существующее нормативное регулирование? Хуже всего, если те законопроекты, которые сегодня вынесены на обсуждение, вообще выкинут за рамки правового поля отдельные категории верующих.

Эмиль Насретдинов: Я считаю, что закон, прежде всего, сфокусирован на безопасности. И этот закон видит религию, как угрозу, как дестабилизирующий фактор.

Экономика, политика, социальные нужды — все эти аспекты отошли на второй план и, практически, не обсуждаются. Кыргызстан в определенной степени попал в ту же колею, в которой развивается дискурс об исламе, практически, во всем мире. Исследования Монтгомери по контентному анализу СМИ о религии, показывают, что в Кыргызстане около тридцати процентов всех статей и высказываний о религии происходит в контексте вопроса о безопасности.

Но ведь это никак не отражает того, что происходит в Кыргызстане. Давайте вспомним, сколько событий было связано с безопасностью в контексте религии? По пальцам можно пересчитать, и они незначительные.

Особенно если говорить о каких-то внутренних, доморощенных проблемах безопасности. Казалось, что Кыргызстан еще в какой-то степени сохраняет не то чтобы альтернативную политику, но, по крайней мере, полностью не впадает антиисламский мейнстрим. Последние события в течение этого года показывают, что мы тоже заходим в тоже поле и говорим об исламе в том же ракурсе.

Речь идет о конкретных директивах. Допустим о той, которая была задана на Совете обороны.

Индира Асланова: О том направлении, которое государство взяло по отношению к религии. Анализ СМИ показывает, что значительная часть информации о религии, носит преимущественно негативный характер. Неважно идет речь об исламских или христианских организациях. Если речь идет о христианских организациях, то можно услышать: «Осторожно! Секты! Бойтесь! Вас программируют, вас зомбируют». Если это касается ислама, то начинают: «Почему так много мечетей? У нас такая маленькая страна и две тысячи мечетей». Но ведь это только количественный показатель, а не качественный. У нас в стране, вообще-то, как уже было сказано, более тридцати религиозных течений.

В Оше дискуссия по поводу ношения платка прямо разделила общество. Некоторые говорили: «Это моё вероисповедание и я не сниму платок». Другие говорили: «Зачем маленькому ребенку одевать платок? Мы светское государство».

В целом, религия принимается, как угроза, как негатив. Именно такой дискурс мы видим в СМИ.

А выступления государственных органов, это вообще отдельная тема. Однажды вышла статья «Осторожно, Халифат на горизонте.», где тогдашний глава Госкомрелигии Шаршенов признавался, что не знает, как иметь дело с тем количеством религиозных организаций, которое есть в Кыргызстане, и он же утверждал, что это серьезный фактор для дестабилизации.

Кстати, о социальных вопросах. Если открывается религиозный детский сад это воспринимается негативно. Если благотворительная помощь оказывается религиозной организацией -это воспринимается негативно. Любые социальные религиозные проекты воспринимаются как угроза. Неважно, школа это или детский дом.

Хотя испокон веков это были задачи религии и религиозных организаций, по крайней мере, тех из них, что были институционализированы. За неимущими приглядывали именно они, дома престарелых опекали тоже они, ущербных курировали они, психиатрические организации, больницы, клиники - все это было под патраножем религиозных организаций.

Возможно, что этими добрыми делами они хотят привлечь последователей, но с другой стороны - это в их природе. Они занимались этим всегда. Эмиль прав, когда говорит, что у нас социальное обеспечение прав религиозных организаций и меньшинств в целом довольно лимитировано и воспринимается только через призму обеспечения безопасности.

Эльмира Ногойбаева: В медиа происходит такая подача – с одной стороны демонизация религиозного, с другой, представители нашей элиты на ритуальных событиях и праздниках демонстрируют модель религиозного поклонения. При этом у нас светское государство. Это же парадоксально?

150129mongu_4

Индира Асланова: Парадоксально. Но это имеет место быть. Также как и действия Госкомиссии по религии. С 2006 года концепция госполитики по религии отмечала, что у нас две традиционные религии – ислам в суннитском направлении и христианство – русское православие. Взаимодействие с этими организациями является приоритетным для государства. Вся политика, по идее, должна быть основана на этом. Тем более, разные цифры звучат по поводу количества мусульман, называют до 85 процентов всего населения. Есть с кем сотрудничать. Это декларируется, что все это учитывается насловах госполитикой. Но на деле, на практике, мы видим довольно жесткие шаги …

Эльмира Ногойбаева: А что такое традиционная религия? В кыргызском понимании и в понимании нашего государства.

Эмиль Насретдинов: Если говорить об исламе, такого понятия вообще не существует. Ислам универсален в любой точке мира. Это, прежде всего, философия, видение, стиль жизни и культурная традиция.

Другое дело, что есть большая разница между исламом, как идеологией и исламом, как практикой.

По мере того, как ислам развивался и распространялся по всему миру, он адаптировался к разным социальным, экономическим, политическим, географическим условиям. И в процессе этой адаптации возникали гибридные культурные практики.

Соответственно, в исламе существует огромное разнообразие. Ислам на Индийском полуострове, в Юго-Восточной Азии, Саудовской Аравии, Турции, в Кыргызстане и Узбекистане — это абсолютно разные вещи. В контексте Кыргызстана интересно то, что здесь, ислам получился довольно однородный. По мнению историков это связано с географической и внутренней объединенностью, и связью через каналы Шелкового Пути.

Ислам, который развивался в регионе Центральной Азии, вообще, довольно одинаков в части практик у кыргызов, узбеков, в какой-то степени у таджиков. То есть, здесь практики не настолько разнятся, как на Ближнем Востоке. Сегодня можно говорить у нас в Центральной Азии о традиционном исламе, основанном на ханафитском исламе. Причем, у нас ислам не столько идеология, сколько практика, которая на протяжении тысячи трехсот лет срослась и адаптировалась с местными культурными , этническими и региональными особенностями.

Эльмира Ногойбаева: Все-таки отчего религия считается традиционной? Потому что она доминирующая? Меня так интересует этот вопрос, потому что как только вводится иерархия сразу появляется напряжение.

Индира Асланова: Мы автоматически начали делить на традиционное и нетрадиционное, когда ввели само понятие «традиционные религии» через госполитику в 2006 году. Это трактовка во многом совпадала с проектом государственной политики в религиозной сфере России, который, кстати, не приняли. Но именно там прозвучало понятие традиционности в религии. Мы по привычке «сплагиатили», вписали в свой закон и получилась такая путаница.

А что мы понимаем под названием традиционный? То, что долго существует или то, что больше всего нас отражает, или то, чего большинство придерживается? Не помню автора, один из англоязычных исследователей, он говорил, что у каждой страны свое понимание традиционности. Вот мы говорим традиционный ислам. В России под традиционным исламом понимают одно. В Узбекистане совсем другое, у нас это что-то третье. В новой концепции мы решили отказаться от употребления слова традиционный. Есть ислам универсальный, а есть различные практики. Есть единый ислам и есть разные мусульмане.

Асель Мурзакулова: Хотелось вы развернуть нашу дискуссию от теоретического к практикам. Сегодня мы можем видеть большие различия в мечетях, в зависимости от того, какого направления придерживается имам конкретной мечети. Эти различия становятся уже не просто заметными, а подходят если не к моменту конфликта, то критического обсуждения. Не кажется вам, что когда мы обсуждаем религиозную ситуацию в Кыргызстане, у нас есть своя очень серьезная мифология. Первый миф касается того, что все мусульмане в Кыргызстане являются единой уммой. По-моему, это очень большой миф, который показывает серьезную оторванность от реальности. Если мы возьмем наиболее конфликтный пример, как Ошские события 2010 года и посмотрим как религиозные лидеры и религиозный ресурс работал в этом конфликте, то, скорее всего, будем говорить не об объединяющей роли, а о неких преференциях, где этнические, политические и иные маркеры – интересы, стоят намного выше религиозной идентичности.

Еще одно наблюдение: каждый яркий исламский деятель в Кыргызстане имеет свою мечеть. К примеру, есть мечеть Нарматова. То есть, в этом отношении нам нельзя рассматривать религиозную ситуацию в Кыргызстане, как некую особенную. Она на самом деле является очень ярким отражением политического поля. Например, наши политические партии, являются по сути говоря вождистскими – вождь и окружение. То же самое, локальные исламские интеллектуалы, которые у нас есть. Исходя из этого, сегодня очень важно проговорить вопрос, к которому мы будем возвращаться в наших следующих дискуссиях. Насколько высок ресурс этой мобилизации верующих, именно в рамках политических событий или потенциальных конфликтов, какими могут быть, например, выборы?

Второй миф касается того, что при описании вековых истоков ислама выпадают очень важные, критические, на мой взгляд, элементы того, что ислам в нашей стране является пост социалистическим, Можно сказать, постсоветским. Здесь нельзя не сказать о знаменитом исследовании Адиб Халида «Ислам после коммунизма».

Сегодня мы видим исламских лидеров, в прошлом активных функционеров коммунистической партии. Мы знаем, чтобы получить диплом о высшем образовании в Советском Союзе нужно было сказать, что бога нет. И вот когда эти люди с различных трибун говорят о том, что ты должен уверовать, у меня возникает вопрос, а как это соотносится с принципами и ценностями? По-моему, это очень лицемерно.

Эмиль Насретдинов: Я придерживаюсь более осторожного взгляда на эти вещи. Заглянуть человеку в сердце и реально понять, что стоит за тем или иным действием, тем или иным словом никто не может. Поэтому нельзя говорить о лицемерии политиков, имамов, лицемерии людей, которые вдруг начинают практиковать религию. Мол, вчера только ходил пил, а сегодня и учит жить. Какое он имеет на это право?

Об этом нельзя говорить в отрыве нашего контекста. У нас общество, в которое годами вдалбливали, что бога нет. Моя студентка проводила исследование, где описывается случай, произошедший в советское время и рассказанный респонденткой. Её одноклассница пришла в класс с крестиком на шее. Учительница поставила ее перед доской и заставила весь класс выстроиться в очередь, чтобы каждый плюнул девочке в лицо.

Мы выросли вот в таком контексте. Нас с детства заставляли жить с убеждением, что бога нет. И вдруг открывается возможность думать в новом, совершенно другом направлении. Человек не может сразу поменяться на 180 градусов и стать абсолютно правильным. Он прожил тридцать -сорок лет в неведении. У него мышление работает совсем по-другому. Но он начинает что -то искать. Сердце может открыться Богу в любой момент жизни. Конечно, никто не спорит, что ислам используют в политических целях. Но я всегда говорю о том, что надо привязывать все эти дискурсы к местному контексту.

Кыргызское общество - трансформативное, переходное общество. Надо говорить конкретными историями, а не абстрактными категориями, на которые перешли сейчас политики и журналисты, и к сожалению, многие аналитики.

Асель Мурзакулова: Третий миф о том, что тот потенциал мифической конфликтности, который у нас существует в религиозной сфере обязательно выстрелит в политическое пространство.

Многие теологические и практические деятели говорят, что следующая революция будет религиозной. Я понимаю, что каждый имеет свои цели так говорить. Но тем не менее... На мой взгляд у нас есть очень серьезное островное мышление, когда мы говорим о религиозной ситуации в стране. Оно никак, никакими мостиками, не соотносится с реальной ситуацией. С одной стороны, есть какой-то исторически предопределенный дискурс, с другой стороны ОДКБшный дискурс опасности. Третий — манипулятивный дискурс, который поддерживается группой религиозной риторики, как доступ в борьбе за власть. Наверное, есть еще, но пока я выделяю эти три дискурса. Что вы думаете по этому поводу?

Эмиль Насретдинов: Я соглашусь только с тем, что присутствует политический ислам и дискурс опасности. По поводу первого мифа не согласен. Во-первых, умма это не миф, это главный принцип, то на чем держится ислам. Он заложен в религии, как таковой. Работает он или нет это другой вопрос. Но как идея, объединяющая людей различных национальностей и различных социальных ниш, она уже существует внутри ислама. Это его суть. И об этом нельзя говорить, как о каком-то мифе. Говоря об умме в контексте конфликта, например, в городе Ош и разнообразии практик на территории Кыргызстана, я бы абсолютно не согласился. Назовите кроме Нарматова других индивидуальных имамов.

Асель Мурзабекова: Узбек-ажы.

Эмиль Насретдинов: У него нет своей мечети. Он путешествует по разным мечетям. Это уникальный человек. А вот Нарматов, да. У него своя мечеть, свои проповеди. Но на нем и заканчивается этот счет.

Асель Мурзакулов: Брат А.Нарматова в Баткене тоже имеет свой центр.

Эмиль Насретдинов: Ну, тогда это одна мечеть Нарматовых. Но и все. Ярких личностей, которые существенно и сильно отличались бы от целого дискурса или от целого направления, которое называется ислам в Кыргызстане, у нас нет. Даже тот же Нарматов проповедует в общем русле.

Асель Мурзакулова: А Чубак -ажы?

Эмиль Насретдинов: Чубак -ажы не привязан ни к одной мечети и просто дает уроки. В определенные дни он проводит уроки в мечети, которая находится рядом с нами, в другие дни в мечети напротив КГУСТА, что возле парка Ата-тюрк. Как личность он очень известен. Но в каком ракурсе он говорит об исламе? Это традиционный ислам, ничем не отличающийся от общего направления, в котором развивается ислам в Кыргызстане. Каких-то разветвлений, разброда, когда каждый ученый тянет в свою сторону и, тем более, конфликтов между ними у нас в стране не существует. У нас нет конфликта между Чубак- ажы и Нарматовым. Нет конфликта между мечетями. Есть по-своему популярные, но делают они свою работу в более или менее одном направлении.

Возвращаясь к конфликту в Оше. Один из моих знакомых пишет диссертацию на тему «Роль даватчиков в предотвращении конфликтов в Узгене». Если вспомните, события на юге происходили в Оше, Жалал-Абаде, но в Узгене людям удалось избежать противостояния. Его гипотеза, что в Оше конфликт не происходил между городскими узбеками и городскими кыргызами. Городские кыргызы, наоборот, защищали своих соседей узбеков. Основной конфликт был между городскими узбеками и сельскими кыргызами. То же самое в Жалал-Абаде. Но в Узгене удалось избежать этого. Гипотеза в том, что если проанализировать ситуацию с даватчиками, они является одной из самых популярных и влиятельных групп в Узгене. А в Оше и Жалал-Абаде ондават практикуется, в основном, только кыргызами. Узбеки его не практикуют.

В Узгене же активный обмен проходил между узбекскими мечетями и кыргызскими селами. То есть даватчики из Узгена ездили в села вокруг и наоборот. Это объединило сельское население и городское.

Асель Мурзакулова: Это интересная гипотеза. Но Узген пострадал от конфликта в 90-е годы. Исследователи межэтнических конфликтов говорят о том, что Узген не участвовал в событиях 2010 года именно в связи с тем, что у них была уже прививка от этого. Их уже один раз подожгли, и они знали, как действовать, в отличие, например, от Черемушек. Насчет роли даватчиков - это просто гипотеза, безусловно такой вариант тоже возможен, но хотелось бы поговорить о тех практиках, которые уже есть.

150129mongu_5

Эльмира Ногойбаева: Очень много мифов и гипотез по поводу того, кто разжег и кто погасил конфликт 2010 года. И некоторые связаны, в том числе, с религиозными призывами...

Эмиль Насретдинов: Буквально за два дня, после начала конфликта здесь сформировалось почти пять жааматов, которые отправились на юг Кыргызстана...

Асель Мурзакулова: Таблиги Жаамат, безусловно, авторитет. Но я к тому, что много кто сегодня называют себя главными миротворцами в тех событиях.

Эльмира Ногойбавева: А что вы скажете о третьем мифе религиозной революции?

Эмиль Насретдинов: Насчет угрозы религиозной революции это, действительно, миф. Особенно в контексте Кыргызстана. Невмешательство в политику — один из главных принципов местного ислама, который развивается в нашей стране последние пятнадцать лет, благодаря, кстати, деятельности тех же даватчиков. Наше мусульманское население не вмешивается в политику и это один из базовых принципов. Именно этим мы очень сильно отличаемся от наших соседей.

Эльмира Ногойбаева: Возможно и так, но тут все сложно. Эти люди, может быть, и не хотят вовлекаться в политику, но я согласна с Асель в том, что у нас постсоветское государство... И почему я так пристрастно спрашиваю по поводу традиционного. На самом деле, получается, что государство устраивает иерархию по советскому типу, не дай бог, его копирование. Мы смотрим на Россию, там православие играет многолетнюю и очень важную роль.

Индира Асланова: А у нас кто играет такую роль? Когда мы выделяем ту или иную религию в качестве традиционной, критерием является насколько она распространенная. Сейчас у нас наиболее распространен ислам суннитского направления ханафитского толка.

Согласно истории, ислам в Кыргызстане распространяли в свое время суфии. Кыргызы начали идентифицировать себя в качестве мусульман благодаря именно суфиям. У нас в практике ислама, главное, чтобы был «ниет» в сердце, а не внешняя практика и внешнее проявление ислама. Это влияние и отголоски суфизма. Хотя суфии, как таковые, у нас, практически, никак не оформлены в организации, если не брать единичные исключения. Ханафизм позволяет учитывать местные обычаи. Мы говорили уже, что эти исламские практики слились с местной культурой. Поэтому ханафизм для нас наиболее приемлем.

По поводу влияния религии на политику. Даже при том, что некоторые религиозные организации асоциальны или аполитичны, само общество у нас очень политизировано. В каждой кухне обсуждают политические темы. Так что если не религия на политику, то политика на религию точно влияет.

Эльмира Ногойбаева: Хочу перевести разговор в плоскость отношений государства, религии и общества. Эта конфигурация меняется на сегодняшний день? И то, что появляется некоторые иерархии - вы говорите о том, что отношение к религии идет в ракурсе безопасности, оборонительной госполитики -это как -то меняет общую картину? Как вы оцениваете сегодняшнюю диспозицию власти, общества и религии?

Индира Асланова: Мое личное мнение, что такое отношение - типичное проявление постсоветского типа мышления. То есть, мы до сих пор религию рассматриваем в качестве чего-то опасного, того, что связано с идеологией. А раз связано с идеологией, то обязательно надо контролировать и регулировать. Я не знаю, как сейчас будет осуществляться новая политика, насколько будет реализовано то, что принято. Но предыдущая деятельность государства была направлена на контроль и регуляцию. Это именно тот тип отношений с религией, который был характерен для Советского Союза. Так государственные органы пытались защитить государство от общества. Это можно видеть не только в религиозной сфере, это системно можно наблюдать везде. Религиозная сфера зеркально отражается в тех же процессах, что и политические.

Эмиль Насретдинов: У нас наблюдается с одной стороны демонстрация религиозности, с другой стороны развивается политика, которая полностью противоречат этому.

Здесь можно напрямую говорить, например, о нашем президенте. Он был самым первым президентом, который когда-либо в истории Кыргызстана читал Айт намаз со всем мусульманским сообществом города Бишкек. Может быть, это был предвыборный ход, но это был прецедент. Президент постоянно использует такие формулировки как «кудай буйурса» и другие. Особенно в последние годы. Во всех его речах тема религии очень сильно звучит. Он совершил малый хадж — умру в этом году. Это тоже очень знаково и существенно. То есть, видно по всему, что президент человек верующий.

В то же время общая государственная политика идет против ислама. Это парадокс.

Эльмира Ногойбаева: Нынешний законопроект и его перспективы в будущем. Как он соотносится с контекстом?

Эмиль Насретдинов: Абсолютно никак не соотносится.

Эльмира Ногойбаева:. Что этот закон несет с точки зрения общества и его развития. Вы говорите о многих репрессивных моментах. Какие есть риски?

Эмиль Насретдинов: Мне кажется, это ужасный закон. Поправки, которые сейчас вносят абсолютно оторваны от контекста. Есть даже очень маразматические моменты, например, запрещается религиозная агитация в общественных местах, органах государственного управления, в институтах и т. д. Согласно этой поправке, если я сижу с родственником или с одноклассником в кафе и говорю ему о пользе религии, то я уже нарушаю закон. Потому что я нахожусь в общественном месте и говорю о религии. В законе сама агитация не прописана. Есть момент о запрете входа в жилище с целью религиозной агитации...

Эльмира Ногойбаева: А откуда эта норма появилась? Она тоже скомпилирована? Или это наше собственное оригинальное?

Индира Асланова: Это наше собственное. Это была реакция на свидетелей Иеговы. Внесена в закон в 2008 году.

Асель Мурзакулова: Я считала, что такой способ агитации, как хождение проповедников по домам, это следствие постсоветской свободы. Но как я была удивлена, когда за рубежом ко мне в дверь постучали, я открыла, а там - проповедница Свидетелей Иеговы,

Эмиль Насретдинов: У нас отношение к религии сейчас формируется в контексте того, что происходит в Сирии. Но скажите, видел кто-нибудь из вас хотя бы одного члена группы Хизб-ут-Тахрир или представителя радикального салафита, который ходил бы по домам и приглашал бы в свою организацию? Абсолютно нет. Эти радикальные группы используют абсолютно другие методы. Они никогда не вербуют посредством хождения по домам и приглашая в мечеть. В основном, так ходят Свидетели Иеговы и даватчики.

К чему приведет этот запрет? Группы, которые представляют наиболее мощную конкуренцию распространению радикальных исламских идей, включая салафитские, напрочь выключаются. Я, как практик-мусульманин, постоянно вижу, что существует очень мощная конкуренция. Идет ежедневная борьба между даватчиками и салафитами. И пока в этой борьбе побеждают даватчики, так как их методы более открытые. Теперь, если государство запретит обход жилищ, это в первую очередь удар по давтчикам.

Асель Мурзакулова: Салафизм у нас тоже не запрещен, не аргумент, что преимущество даватчиков в легальности. Просто методы даватчиков очень приближены к пониманию мира среднестатического кыргызского жителя и в этом фактор их успеха.

Эмиль Насретдинов: Возможно, но так или иначе, запрет обхода жилищ не остановит радикализм, наоборот, это произведет абсолютно противоположный эффект. Для радикальных идей уничтожится конкуренция.

Эльмира Ногойбаева: Я слышала, что во многих странах дават запрещен. Люди приезжают в Кыргызстан из Росии, других стран, чтобы совершать здесь дават. В этом тоже видится риск?

Эмиль Насретдинов: Дават, как практика, однородная во всех странах. Есть несколько принципов, на которых он существуют. Кстати, дават не запрещен почти по всему миру.

Эльмира Ногойбаева: А где запрещен?

Асель Мурзакулова: В странах ОДКБ. Есть список террористических и экстремистских течений, принятый странами ОДКБ. Кыргызстан — единственная страна, которая не легализовала этот список. Может быть, поэтому у нас есть какая-то своя религиозная модель. И сейчас проблема в том, что ее пытаются унифицировать с этими несравнимыми с нашей ситуацией странами, что на самом деле несет нам угрозу.

Эльмира Ногойбаева: В чем преимущество нашей модели?

Асель Мурзакулова: В том, что мы смогли сохранить баланс религиозного разнообразия и не дали политикам внедрить репрессивные меры. То есть, грубо говоря, свобода вероисповедания здесь у нас есть.

Эмиль Насретдинов: Я всегда делаю ударение на потенциал самого религиозного сообщества в противодействии распространению радикальных экстремистских идей. Любая религия по своей сути несет добро. И есть группы, которые используют ее в своих политических целях. Но если не создавать препятствия, религиозное сообщество имеет высокий потенциал противодействия радикальным и негативным идеям. Задача государства состоит в том, чтобы распознавать этот потенциал и поддерживать его.

Кто из экспертов или силовиков ходит по домам и предупреждает, о том, что есть радикальные течения и не стоит увлекаться ими? Никто. Все герои и бьют себя в грудь перед микрофоном, но на самом деле эту работу делают только даватчики.

Они в мороз и в жару стучатся в дома и распространяют не политику, не радикальные идеи, а ислам. Если сейчас этот потенциал запретить и закрыть, то это, наоборот, создаст благоприятные условия для развития радикализма.

Эльмира Ногойбаева: Что несет для Кыргызстана нынешний законопроект?

Индира Асланова: В нем заложен большой конфликтогенный потенциал. Это самая главная проблема. Это, то, о чем говорил Эмиль плюс то, что запрет организаций не учитывает, что они существуют здесь не первый год и у них есть свои верные последователи. Если они не нарушают закон, то это их свобода вероисповедания и выбора. Например, как запретить тех же свидетелей Иеговы? Это самая крупная религиозная организация не мусульманского направления. По приблизительным подсчетам их около 20 тыс. человек.

И если мы закрываем эту организацию, то мы выкидываем 20 тыс. человек из правового поля. Они такие же граждане, и у них есть права. Благодаря этому закону, они станут маргиналами, недовольными властью и политикой. А некоторые силы могут мобилизовать их, ведь это удобный потенциал для использования в политических целях. Мы сами в уста радикальных групп вкладываем аргументы против власти.

Сейчас принята новая концепция госполитики в 2014 году и там нет ничего о традиционных и нетрадиционных видах религии. Все перед законом идут, как равные. Но есть одно положение, которое вызывает сильную озабоченность. Теперь для регистрации требуется пятьсот человек. И требования очень жесткие. Например, они должны жить на одной административной единице. Перерегистрацию не смогут пройти даже села, где есть мечеть, но маленькое население. Очень большое количество религиозных организаций не смогут выполнить те нормы, которые требует госорган для их регистрации. Тем самым, мы сами выдавливаем их из правового поля.

Эльмира Ногойбаева: Поговорим о событиях во Франции. Что они означают на макроуровне? Кто- то говорит, что это борьба цивилизаций, борьба мировоззрений... Интерпретаций очень много. Новый всемирный всплеск исламофобии - серьезный тренд. Чем это чревато для страны, где живет существенное количество мусульман, чем это может обернуться для нас, Центральной Азии и Кыргызстана? Какие последствия могут быть? Каково восприятие ислама в мире на сегодняшний день? Это новая волна наподобие того, что было в Америке после 2011 года?

Эмиль Насретдинов: Я не думаю так. Это просто один из череды конфликтов между Западом и исламистами, который будет продолжаться и дальше. Это тренд. Такой шум поднялся частично из-за того, что жертвами стали журналисты.

По своей масштабности значимости этот факт не отличается от предыдущих терактов и событий такого рода в течение последних лет.

Я вижу глупость обеих сторон. Согласен с аналитиками которые считают, что такие карикатуры - это дискриминация, маргинализация и даже ксенофобия в отношении некоторых категорий населения. Главная роль сатиры - атаковать власть. А в этом случае они поворачивают свое перо против и без того маргинальных слоев. Сатира должна работать против всего мира в в защиту слабых. А они повернулись на 180 градусов.

Безусловно, это никак не оправдывает те методы, которые использовала обратная сторона.

Тем более, исламские принципы говорят, убить одного человек - это все равно, что убить все человечество. И пророк в в защиту своего имени никогда не стал бы оправдывать убийц.

Индира Асланова: Двойного мнения быть не может быть. То, что произошло во Франции, погибли люди, это ужасно. Сейчас больше обсуждают действия журнала и сами карикатуры. Что есть свобода слова, а что есть язык ненависти? В Фейсбуке прозвучало, что если кто-то говорит плохо об иудеях, то это антисемитизм, об афроамериканцах, то это расизм, если плохо говорят о религии, то это выражение свободы слова. Они ведь не только ислам высмеивали, но и католицизм.

В СССР была целенаправленная антирелигиозная политика и карикатуры это отражали. В 20- -е годы публиковали карикатуры на Бога. Тоже жестковатые, но не настолько, как во Франции. После 20-х годов, когда жесткая политика прошла, карикатуры начали рисовать на служителей культа - молдо, священников, попов. Многие из них забавные и вызывают улыбку.

Нужно еще учитывать, что такое Франция. Карикатуры у них совершенно по-другому воспринимаются. Там, революция начиналась с памфлетов. Сатира всегда высмеивала власть, она диктовала многие процессы, которые происходили. Как это может повлиять на нас? Надеюсь, наши газеты не будут перепечатывать карикатуры. На Западе все газеты принялись было перепечатывать. Даже те, которые когда -то осуждали «Шарли Эбдо» за низкопробную сатиру. BBC и CNN отказались публиковать такие вещи. Нью-Йорк Таймс пишут о ситуации, но сами картинки не размещают. Этический кодекс не позволяет. Но, в основном, волна в западных СМИ идет против ислама. Сейчас столько религиозных чувств верующих будет страдать И с их стороны реакция ответная пошла. Когда германская газета опубликовала карикатуры, ее ведь забросали камнями.

Продолжение читайте здесь.
Комментарии
Комментарии будут опубликованы после проверки модератором

×